|
Интерес к своим корням, к судьбе ушедших поколений у меня был с
детства. Но как-то не решался я расспросить о них у своей единственной
бабушки, в одиночку растившей меня в жутких условиях войны и оккупации
в Киеве. Отец был в лагерях, мать в осажденном Ленинграде. А потом
жизнь, сегодняшнего дня увлекла меня в свой поток, и опомнился я уже
после смерти матери, последней из моих родных. Не у кого было
расспросить о своих дедушках и бабушках. Не осталось ни воспоминаний,
ни людей. Но к поискам подтолкнуло меня письмо художника Семена
Ивановича Аладжалова моей маме, не заставшее ее в живых. В этом письме
Семен Иванович писал, что нашел фамилию моей мамы в справочнике Союза
художников и хотел узнать, не является ли она его родственницей. Он
рассказал, что среди Аладжаловых было много художников, даже известных
(Мануил Христофорович Аладжалов (1862-1934)). Между нами возникла
переписка, переросшая в дружбу. Он писал мне, что у него находится
генеалогическое древо Аладжаловых с приложением двух исторических
документов – подорожной времен Екатерины II, выданной Аладжалову
для поездки по городам Империи… и свидетельства на гербовой
бумаге о том, что Александр I пожаловал бриллиантовый перстень
Аладжалову, «в доме коего имел ночлег в 1818 году». От него
я узнал, что со времен Екатерины II Аладжаловы поселились в Нахичевани
на Дону, куда их привел из Крыма полководец Суворов. Сложный это был
переход. Без крова, пищи многие замерзли и остались лежать в зимней
степи. Но оставшиеся получили землю и право торговать, строить свои
церкви под защитой крепости Св. Дмитрия Ростовского. Вот оттуда мой прадед Иоаким Саркисович Аладжалов, сын нахичеванского купца, тринадцатилетним мальчиком попал в столицу империи и поступил в Коммерческое училище. Я смотрел его экзаменационную работу: русским, и, тем более, французским языком он владел очень слабо. Но каково было мое удивление, когда я увидел его аттестат. Он окончил училище с серебряной медалью, кандидатом коммерции и личным почетным гражданином. Но учеба далась ему нелегко. Нужда, нездоровый климат отразились на его здоровье. Жил он очень недолго - 44 года. Успешная служебная карьера оборвалась из-за болезней в 34 года. Но он успел жениться на Анне Семеновне Султан-Шах, происходившей из древнего армянского рода и стать отцом двух сыновей Александра и Сергея и дочери Елизаветы. Уйдя в могилу, он оставил их малыми детьми. Но они росли, окруженные заботой и любовью матери, ее младшей сестры, замечательного педагога, одной из зачинательниц женского высшего образования в России, Екатерины Семеновны Султан-Шах. Екатерина Семеновна, не выходила замуж, посвятив всю жизнь воспитанию молодых учителей. Она была помощницей начальницы Женского педагогического института, дружила с попечителем института Великим князем Константином Константиновичем Романовым, который дарил ей все новые издания своих стихов, портреты своих детей и всех членов императорской семьи. Их накопился целый сундук. Когда арестовали моего отца, родственники безжалостно сожгли содержимое этого сундука. С детства детей опекал и направлял их дядя полковник артиллерист Павел Семенович Султан-Шах, отец десятерых детей, председатель Армянского благотворительного общества. И, наконец, братья и сестра были очень дружны. Старший брат Александр, чувствуя ответственность за своих младших брата и сестру, отказался на время от мечты поступить в университет и, окончив то же Коммерческое училище у Пяти углов, что и его отец, стал работать в банке. Зато его брат Сергей, окончив Первую Петербургскую гимназию, поступил в Императорский Институт путей сообщения, а сестра Елизавета, в будущем жена академика Леона Абгаровича Орбели, прошла три семестра естественно-научного факультета Женевского университета, окончила Высшие женские педагогические курсы, в 1900-1901 годах работала в зоологической лаборатории Женевского университета, а затем преподавала географию в Литейной гимназии. Но я хочу рассказать о моем деде, Сергее Иоакимовиче. Окончив в 1899 году Институт инженеров путей сообщения, он стал строителем железнодорожных дорог. Вскоре он женился на красавице Марии, дочери знатного польского дворянина Иосифа Роговского. Жизнь у них была кочевая. Это теперь существуют НИИ и конструкторские бюро с массой сотрудников. В те времена инженер-строитель заключал контракт с железнодорожной компанией, сам проектировал не только дорогу, но и все сооружения, мосты, станции, туннели. Затем нанимал рабочих и руководил строительством. С ним кочевую жизнь вела и семья. А семья росла. Первенец Александр (Шурик) родился в 1902 году. Через два года в городе Бауске, на границе нынешней Эстонии и Латвии, родилась моя мама Елена Сергеевна. Потом родился сын Георгий и дочка Соня. Дети росли на воле, обожали бегать по земле босиком. Мировая война застала Аладжаловых в Званке Новгородской губернии. В то лето к ним приехала семья брата Александра, и они вместе совершили четырехдневное путешествие на челнах по Волхову. Одна из лодок носила имя «Ассаргадон». Но в Петербург они приезжали регулярно. У них были абонементы в Мариинку, в концертные залы. Они были подписаны на журналы «Мир искусства», «Аполлон», «Старые годы». Жили они совместно с семьей брата в обширной квартире на Гатчинской улице. Там всегда было весело. Собирались молодые люди, приходили молодые Султан-Шахи, устраивались игры, танцы. И заводилой был мой дед. Был он удивительно светлый, жизнерадостный, обращенный к людям, человек, любящий муж, отец и брат. Главной страстью его было рисование. С детства он не расставался с карандашом и кистью. У меня сохранилось письмо Сергея Иоакимовича сестре с описанием армянского бала в ресторане «Медведь» на Большой Конюшенной с рисунками нарядов, в которых были на балу его родственницы. Талант художника и вкус у него были замечательные. После смерти моей матери в 1984 году, разбирая книги у нее на стеллаже, я наткнулся на альбомчики с его рисунками с 1894 по 1914 год. Выполненные, акварелью, карандашами, сангиной, они начинаются с зарисовок мест институтской практики. Потом появляются прелестные портреты жены, детей, друзей, автопортеты, Пейзажи, жанровые сценки, интерьеры. Чувствуется увлечение модерном. Но особым жанром были рисунки для детей. Кентавры, морские сражения, сказочные дальние страны. Он рассказывал детям сказки, истории и иллюстрировал их в альбомчике. Он поощрял детей и самих рисовать в его альбоме. Так в альбоме есть портрет Сергея Иоакимовича рукой его дочки десятилетней Леночки. Уже похож. В начале прошлого века Сергей Иоакимович купил участок в Вырице III в лесу на берегу Оредежа и построил на нем дачу, названную сразу «Теремком», ибо и впрямь была она похожа на терем. Летом в теремке собирались семьи братьев. У Александра уже было четверо детей. Вот на рисунке в альбомчике, они спускаются по крутому берегу к причаленной лодке; вот дети, захваченные дождем, укрылись от дождя под навесом сарая. Обожали дети играть в индейцев. У всех были индейские прозвища, а старшая дочка Александра Иоакимовича Нина была главным вождем краснокожих. А потом началась война. Братьев призвали в армию. Сергей служил сначала в Финляндии, а потом под Ригой. Семья осталась в Званке и бедствовала. Сохранились письма Марии Иосифовны племяннице в Одессу с просьбой прислать посылками ржаной муки и крупы. Сергей Иоакимович с фронта переписывался с племянницей Ниной Аладжаловой. В сохранившемся письме он полемизирует со своим горячо любимым братом. Он не верит большевикам и их обещаниям и предвидит тяжелые времена для России. «Большевики, - пишет он, - все более «разъясняются». Реалистами их, правда, можно назвать за то, что они умело оперлись на стихийные силы: ненависть худо одетых к хорошо одетым и боязнь за собственную шкуру. Но на этих силах что-нибудь построить невозможно…» Сохранился ли терем, трудно судить, тем более, что летом 1917 года Сергей Иоакимович пишет своей племяннице с фронта, что до него дошли сведения, что какой-то вырицкий богатей захотел, чтобы Аладжаловы продали ему свой теремок и угрожал хозяевам в случае отказа разнести его по кусочкам. «Но, - продолжает Сергей Иоакимович, - на даче поселились анархисты. Это и к лучшему, - добавляет он, - теперь буржуй к даче и подойти не сможет». Потом была революция, голод, Сергею Иоакимовичу было не до дачи. Покончила жизнь самоубийством, не вынеся испытаний, любимая жена. Забота о детях целиком легла на его плечи. Не было работы. Когда удалось устроиться в мастерские Витебского вокзала, приходилось ходить пешком через весь город домой на Петроградскую сторону. Даже тогда в награду детям за чтение, он давал сухофрукты. А сам голодал. Умер он от голодной экземы в 1921 году, а дети разбрелись. Младшую семилетнюю дочь взяла к себе семья Орбели, мальчики Александр и Георгий долгое время были беспризорниками. Дочь Сергея Иоакимовича Елена, моя мама, унаследовала талант отца. Она поступила в Академию художеств, училась в мастерской Петрова-Водкина, жила в коммуне. Окончив академию, работала художником на кинофабрике, пережила блокаду. В конце войны она устроилась художником в реставрационные мастерские, и начался ее роман с монументальной живописью. Эта работа по настоящему увлекла ее. Она изучала технику монументальной живописи, много читала, работала. Вместе с бригадой реставраторов она восстановила росписи в Михайловском театре, в Юсуповском, Шуваловском и Шереметевском дворцах на Фонтанке, в Катальных горках в Ораниенбауме и во многих других дворцах и особняках в Петербурге и пригородах. Но потом она решила бороться с дельцами из руководства (Перцев) и обратилась за справедливостью в партийные органы (в пятидесятом - пятьдесят втором годах). Конечно, она проиграла битву, которая длилась многие месяцы, и вынуждена была уйти с этой интересной и плодотворной для нее работы. Как и большинству художников-профессионалов, ей пришлось работать в Художественном комбинате, писать портреты вождей и тем самым зарабатывать на хлеб. Только уйдя на пенсию, она смогла по настоящему заняться живописью. Писала много: великолепные портреты, пейзажи, натюрморты. И во многом ей помогло в этом Затуленье. Затуленье – это деревня в Лужском районе Ленинградской области, живописно расположенная на берегу Затуленского озера и реки Оредеж. После тяжелой болезни Елена Сергеевна неожиданно получила предложение купить полуразвалившуюся хибару на месте бывшего теннисного корта местных помещиков, расположенного на отшибе, на склоне горы у самого озера. Мы воспользовались этим предложением и впоследствии построили там деревянную дачу. Для мамы Затуленье было спасеньем, отдушиной. Она приезжала туда в начале весны (а пару лет вообще жила и зимой) и уезжала поздней осенью, когда лед сковывал озеро, а тропинка наверх становилась непроходимой и скользкой. Зато писала мама в Затуленье много и больше всего дома. В 1975 году Союз Художников устроил ее персональную выставку в залах Союза. Умерла мама в Затуленье 10 мая 1984 года, меньше месяца не дожив до восьмидесятилетия. Похоронили ее на Затуленском кладбище. Люди любили ее и хоронили всей деревней. К сожалению, ни дети, ни внуки не унаследовали живописный дар предков. А теремок в Вырице, если он сохранился, пусть радует его хозяев. |
      |
