Рассказ внучки
С.И.Ермолова - Ермоловой
Екатерины Александровны


"Когда я приехала из деревни в Вырицу к своему дяде, у меня были боли. В деревне непосильный труд, я была надорвана и у меня болел весь кишечник, и еще была женская болезнь. Заметив это, тетя Настя (жена Ивана Кузьмича Фролова - прим. сост.)  говорит: "Катюха, иди-ка к Братцу, пиши записку". "Тетя Настя, а как писать-то?" "А ты напиши: Дорогой Братец, у меня болит живот, болят кишки, помолись, чтоб Господь послал милости". Вот я написала такую записочку и пошла. Все вспоминаю, как я там ходила. Взошла в Братцев дом, встала в проходе на правую руку к косяку, а на левую-то руку за дверью лестница наверх. Оттуда по лестнице и идут и мне все видно. Я стою, идет сестрица Настенька ко мне: "Катечка, ты что пришла?" Я говорю: "сестрица Настенька, я к Братцу с записочкой пришла". Это был день неприемный. Но так как мы здесь жили, то могли к Братцу обращаться и так. Она взяла у меня записочку и побежала наверх. Спускается оттуда и говорит: "Братец Дорогой сказал так: попей чаю с лимонами, не поешь постное масло в течение двух недель, Господь тебе пошлет милость и исцеление". Я уже шла домой - у меня ничего не болело. Я пришла домой. Вечером тетя Настя сказала дяде Ване, он привез на следующий день лимоны. Я не ела постного масла в течение двух недель. И на сегодняшний день, девяностый пошел год, я никакой такой болезни не знаю - вот что сделал Дорогой Братец.     

     И еще было со мной такое дело: у меня очень болел корневой зуб. А раньше здесь была только одна платная врачиха в доме на Оредежской улице, куда Настя Лукашева, младшая дочь братцева водопроводчика, вышла замуж, больше ни поликлиник, ничего не было. Была Головкина Мария Васильевна, терапевт, которая принимала по всем болезням. И дядя Ваня (Фролов Иван Кузьмич - прим. сост.) взял меня в "Красную газету", где он работал редактором, к своему врачу на работу. И там мне удалили гнилой зуб. Ну, а я в город не езжу, мне же охота в окошечко поглядеть. Я окошечко-то открыла и до самой Вырицы все в окошечко глядела. А ведь поезд идет, ветер. На второй день у меня во-о-о-т такая щека, распухло. А жили тогда у дяди Вани наверху семья трезвенника Парфентия Ефимовича Белкина, его жена Вера Парфентьевна, дочь его, Лёля Белкина. Они жили на даче, заживали деньги, которые дали дяде Ване в долг на покупку дома. И вот к Вере Парфентьевне пришла Лукерья Семеновна, которая у Братца в коммуне хлеб пекла. Они спускаются вниз по лестнице и говорят: "Ай-ай-ай, Катюшка-то какая, ведь у нее раздуло всю щеку, а ведь у Лосева померла Лиза от этого". А я стою внизу в коридоре и все слышу, и от таких слов расстроилась, боюсь помирать-то - девчонка (Ермоловой Е.А. в это время было 13-14 лет, она родилась в 1909 году, - прим. сост.). И вдруг в этот же день, к вечеру, идет Дорогой Братец на скотный двор, который был в конце Павловского проспекта. И мы когда видели Дорогого Братца, обязательно подходили под благословение. Я вышла с завязанной щекой, подхожу к Братцу Дорогому. Братец благословил, я ему говорю: "Братец Дорогой помолись, я вытащила зуб, а у меня вот что сделалось". Братец покачал головой: "Ай-ай-ай", открыл свой ротик, взял глазной зуб, а он вот так ходит ходуном: "Вот как у меня зуб ходит ходуном, я и то его не тащу - надо он выпадет сам. Ай-ай-ай, Господь пошлет милости". Наутро я встаю - у меня никакой опухоли - куда девалась? И никакой боли не почувствовала в зубе.

      Вот расскажу, как Братец открыл мои мысли. Я пошла первый раз к Братцу на беседу. Тетя Настя мне говорит: "Катюха, мы к Братцу ездим в город на беседу, ты туда не ездишь, так ты здесь сходи. Только после беседы все подходят к Дорогому Братцу под благословение, и ты подойди". Я на беседу в Обухово была дядей Ваней взята всего один раз. А когда праздник выпадал среди недели, то Братец устраивал беседу здесь в Вырице для коммунаров и трезвенников из колонии. Я была бойкая девчонка и спрашиваю: "Тетя Настя, а как Братец благословляет?" "Ты, Катюха, увидишь. Когда кончится беседа, Братец идет туда, где иконы, помолится, потом разворачивается, сестрицы кругом его, вся молодежь-коммунары по той же стороне, поют молитвы, а люди все подходят к Братцу под благословение. И вот ты увидишь. Ты свою ручку-то вот так дашь, а Братец свою на твою положит, старайся поцеловать Братцеву руку. И Братец благословляет твою руку". А я говорю: "О-о-ой, а у нас не так батюшка в деревне благословляет". А я почему это знала, потому что дяди Вани отец был большой церковник, ни одной обедни, ни одной всенощной не пропустил, хотя два километра был от нас храм в селе. Он лошадку запрег - и поехал. Зачастую и нас с собой забирал. Так я знала, как благословляет батюшка-то. Он был вхож в наш дом. Ведь раньше в деревне в каждый дом ходили, служили молебны на все праздники большие, и у нас батюшка останавливался на чашку чаю. И всегда батюшка благословлял вот так: крестом и потом дает целовать руку. А мне тетя Настя говорит: "Катюха, ты живешь у нас и делай по-нашему, а то скажут: вот какая племянница у Ивана Кузьмича, и к Братцу под благословение не подошла". "Нет, тетя Настя, я подойду". И я пошла. Кончилась беседа, и я, как сейчас помню, я шла за Иваном Григорьевичем, младшим братом Григорьевским, который был в коммуне со своей семьей и руководил молодежью, позже он был арестован, выслан и домой не вернулся. Я за ним шла, он только отошел. Я хотела, как все, руку свою поставить вот так, а Братец взял и свою ручку вот так опустил. Посмотрел на меня вот так, дважды, с ног до головы, а потом только перекрестил меня большим крестом и дал поцеловать руку.
Иван Кузьмич Фролов (справа) с женой Анастасией, дочерью Екатериной (Е.А.Ермоловой) – вторая справа и внучкой Галиной (сейчас живет в том же доме по Майскому переулку, 5) в саду. Вырица, ок.1960г. Фото из семейного архива.

Иван Кузьмич Фролов (справа) с женой Анастасией, дочерью Екатериной (Е.А.Ермоловой) - вторая справа и внучкой Галиной (сейчас живет в том же доме по Майскому переулку, 5) в саду. Вырица, ок.1960г. Фото из семейного архива.

     Я, конечно, как пришла домой, сразу стучу, Елена (дочь Фроловых - прим. сост.) открывает. Я ей первый вопрос: "Тетя Настя за водой не ходила?" А мы тогда воду брали из колодца у Братца во дворе, качали из колонки. А она мне говорит: "А ты как ушла к Братцу, мама с Дуськой легла, она сейчас еще спит". Ага, значит, тетя Настя не ходила. Тогда я второй вопрос Ленке задаю: "А к нам никто не приходил из коммунаров, когда я ушла?" Ленка опять говорит: "Нет". Тетя Настя, услышав разговор, встала. "Ну вот, тетя Настя, а меня-то ваш Братец благословил, как батюшка". А она мне вот так по голове: "Катюха, держи всю жизнь вот тут".

      Братец дядю моего, Ивана Кузьмича, форменным образом заставил мне купить машинку вязать чулки. Братец сказал дяде Ване: "купи племяннице машинку и научи её вязать". А дядя Ваня купил недавно дом - с деньгами трудно. Второй  раз сказал Братец дяде Ване про то же. Дядя Ваня тогда меня спрашивает: "Катюшка, ты что же, просила Братца?" А я ему и отвечаю: "Дядя Ваня, ну как же я буду просить-то, ведь ты же мне не отец родной, да и денег у тебя нет - дом-то купили". Как раз в то время, я встретила Митю Козельского (известный юродивый Дмитрий Дмитриевич Попов-Знобишин из г.Козельска Калужской губернии - прим. сост.) на Павловском проспекте, чуть выше братцева дома. Подхожу к нему, здороваюсь, целуюсь с ним, и вдруг он ни с того, ни с сего: "надо машинку купить, надо машинку купить". Я удивилась: Братец про машинку и Митя про машинку. Прошло некоторое время и вдруг опять, в третий раз. В понедельник, возвращаясь с работы, дядя Ваня, как всегда, ехал с Братцем в  одном вагоне. Братец возвращался из города, где принимал народ. Поезд тронулся, Братец, как обычно, встал, снял шляпу, перекрестился, и не севши, вдруг обращается к Ивану Кузьмичу: "Кузьмич, а ты купил машинку-то племяннице?" Дядя Ваня растерялся: "Нет, Братец Дорогой". И тут Братец топнул ножкой: "А кто ж тебе говорит?!"...Приехал дядя Ваня перепуганный и говорит: "Катерина, завтра едем в магазин покупать машинку! Я такого строгого лица у Братца за все годы не видел, как сегодня!" Завтра же была куплена недорогая машинка за 90 рублей.

     Две недели я училась вязать. И вот однажды идёт Дорогой Братец по Павловскому проспекту на скотный двор, а у нас, у дяди Вани был закон: если уж увидим, что Братец идёт, обязательно выйти под  благословение. Мы вышли,  я подошла к Братцу и говорю: "Братец Дорогой, спасибо, дядя Ваня мне машинку купил и я научилась вязать. Помолись, чтобы Господь послал мне работы". Братец погладил меня по плечу и говорит: "Ну вот и хорошо. Сиди работай дома, а к чужим дядькам работать не ходи". И повторил это дважды. Вечером дядя Ваня, услышав об этом, пожал плечами и сказал: "Не знаю, Катюшка, что это Дорогой Братец  тебе сказал". А в то время чуть ли не все в Вырице были трикотажниками. Очень у многих по домам были вязальные машины. Трикотажными делами руководил трезвенник Давыдов, у него был склад трикотажного сырья, и он же занимался сбытом готовой продукции. Работали у него всё одни трезвенники, никого не было чужих-то. Вот дядя Ваня и смутился: "Катюшка, ведь ты же пойдёшь оформляться в Давыдов дом, а там же все трезвенники; как же тебе Братец сказал: не ходи к чужим дядькам? Не пойму я, Катя, Братцева ответа на твой вопрос".

     Итак, это было скрыто на долгие годы. Вот началась война. В Вырицу вошли немцы. У меня двое ребят, куда я от них? На расчистку и ремонт дорог? Что я там получу? Тогда, во время оккупации, местное население сгонялось на дороги. За работу давали маленькую-маленькую буханочку хлеба и в кулёчках из конфетных фантиков по ложечке крупки, соли, повидла, и какого-нибудь жира. Разве я прокормлю двоих детей? Да к тому же, если я ушла, то у меня в доме, всё что есть, растащат. И что же вы думаете? Русская управа с разрешения немецкого командования начала выдавать патенты для надомной работы. И я, конечно, взяла патент и стала вязать чулки да носки. А пряжи-то было навалом: перед войной была громадная трикотажная артель на той стороне, где сейчас хозяйственный магазин, - там было очень много товара. И у нас тут, как бежали-то ходом — всё осталось на месте. Так люди ту пряжу и растащили, а потом продавали. Она была нужна тому у кого есть машина, вот я и покупала. Дома вязала, сдавала на рынке, и на эти деньги покупала что мне надо. Вот так работала и сидела дома, и к чужим дядькам работать не ходила. Вот вам и 27-й год, а вышло в 41-ом. Прихожу я к дяде Ване и говорю: "Ну вот, дядя Ваня, разрешился вопрос братцева ответа: я ведь сижу дома, на дорогу меня не гонят - у меня патент, - и слава Тебе, Господи, я сыта и ребята на моих глазах".       

     Так что вот какой был Братец, он знал в двадцать седьмом году, что у меня спасение будет дома вязать. И ещё что скажу: к чужим дядькам идти, чтобы прокормить ребят в войну, надо с ними жить - это была кухня, это был у них дом отдыха, а если не будешь, ты им не нужен. Так Господь спас и Братец Дорогой, помиловал, и сохранил от всего худого.      Дядя Ваня наш, хотел продуть кран у самовара. Самовар вскипятили, а кран чего-то стал хандрить. Дядя Ваня, не покрывши свое лицо, взял, да дунул в кран, а сверху кипяток ему на лицо, хорошо, что у него были глаза не открыты, а так бы он и глаза ошпарил. Он, конечно, тут же побежал к Братцу. Лицо у нег все вздулось. Приходит, а Братец и говорит: "Кузьмич, ты же знаешь лекарство: тепленькое маслице подогрей и смасливай, и ничего не будет". Были волдыри, болячки, но дожил до преклонных лет, чуть ли не до девяноста, у него ни одной крапинки не осталось от последствий ожогов. Все прошло, ничего не употреблял, кроме, как Братец сказал: маслица тепленького.

      Раз мы с подружкой Юлей, старых трезвенников племянницей, Шошиной тети Дуни, (Егор Дементьевич, муж ее с Мурманской или с Архангельской области, взял у сестры тети Дуниной одну из дочек, Юлю), идем по Бакуниной улице, выходим на Павловский проспект и видим Братца, который идет со стороны столовой. А раньше, где сейчас поликлиника, только не на том месте где поликлиника, а к самому забору, на Бакунина, была большая столовая под навесом, где коммунары в летнее время обедали. Вдоль Павловского проспекта от угла Бакуниной улицы был большой двухэтажный дом деревянный, в котором жили коммунары. Я говорю: "Надо к Братцу подойти под благословение". Дело было к осени. Мы подходим с ней. Братец нас благословил. Юля говорит: " Братец Дорогой, благослови меня съездить к маме". "А где же твоя мама живет? Холодно тебе там будет". А Юля говорит: "Мне тетя купила шерстяную юбку и сак купила мне на вате, а мама из деревни пишет: она мне валенки сваляла, мне тепло будет". А Братец выслушал ее и повторил свои слова: "Холодно тебе там будет". "Да Братец Дророгой, я привыкла к тому климату". Тогда Братец повторил это в третий раз и добавил: "Носить тебе будет нечего". И не благословил. А Юля все таки поехала. Ровно через полторы недели я получаю от нее письмо. Она писала его вся в слезах - раздвоенные кое-где буквы от слез. Пишет: "Катя, мне носить нечего, Братцевы слова исполнились". Она слезла на станции с поезда, а раньше на лошадях с крайних деревень подъезжали заработать мужики: кого подвезти. Ну она вышла на площадь, стоит мужчина с лошадью. Она спрашивает: "Дяденька, а ты в какие деревни-то поедешь?" А он говорит: "А в какую тебе надо?" Она называет материну деревню. А он: "Так я скрозь эту деревню поеду. Постоим, может еще кто выйдет". Больше никого не нашлось. "Кидай, - говорит, - свои вещи". А у нее были из фанеры чемоданчик, застежки на лямочках, и рюкзачок, в углы картошки вложены и перевязаны, чтоб за спину одевать. Проезжают они мимо булочной. Этот хозяин лошади и говорит: "Дочурка, ты помоложе, на тебе рупь, сходи купи мне баранок". Она пошла за баранками, пришла - мужика-то нет, - она в слезы. Туда-сюда. Где говорят лошадь такого цвета проехала туда-то. А где искать? Так вот не только свое, но и подарочки, которые тетя Дуня  передавала - все утащили.

Степан Иванович Ермолов ок.1900г. Фото из семейного архива.
Степан Иванович Ермолов ок.1900г. Фото из семейного архива.

Жить с Братцем было легко, потому-что если Братец благословит, все будет хорошо, не благословил - не делай, все равно не будет. За каждым делом все трезвенники обращались к Братцу. И все, что говорил Братец, все получалось только в лучшую сторону. Но уж коли не благословил, лучше не делай.

      Скажу такой пример с нами с Фроловыми. У дяди Вани был младший брат Василий. В тот момент у Белкина, который вышел из коммуны, была открыта токарная мастерская, жил он, кажется на Расстанной. Дядя Ваня к нему обратился, надо же куда-то брата пристроить, так и так, Парфентий Ефимович, возьми Васю учеником. Вася был меня постарше года на три. Вася у него научился и работал на токарном станке. У Белкина была единственная дочь Леля. Постольку-поскольку он у них питался, они конечно познакомились с Лелей. Ходили вместе по беседам и настал момент, когда Василий вроде бы и жениться захотел. Предложение сделал Леле. Они очень были довольны, что Парфентий Ефимович, что и Вера Парфентьевна. Приехали к Дорогому Братцу в Вырицу за благословением. А Братец Дорогой и говорит: "Еще рано, надо погулять". "Братец Дорогой, благослови", - это уже за молодых говорит Парфентий Ефимович Братцу. А Братец опять говорит: "Рановато, надо подождать". "Братец Дорогой, они любят друг друга, благослови". Братец опять ответил то же самое. Не получили благословения, так и разошлись. И сделали напротив. Повенчали их в храме Введения во храм Пресвятой Богородицы против Витебского вокзала. Я на венчании там была. И трезвый стол у Белкиных был сделан, как надо... Прожили они семь лет и - разошлись. Вот вам - не было благословения.

       У дяди Вани родился сын после Дуси, дядя Ваня к Братцу побежал: "Братец Дорогой, Господь сына послал, нареки имя". "Ну что ж, Кузьмич, назовем Петром, а Павла ждать будем". Этот Петя прожил три года и помер. Через год тетя Настя разрешилась опять: парень. И в это же время. Конечно, дядя Ваня, назвал как Братец сказал, Павлом.

      А сам по себе Братец был постоянно спокойный, приятно выглядевший, и всегда он был таким, когда бы ты к нему не подходил.

      Ему подвластно было все, все дано Господом. Потому что Братец свою жизнь посвятил для народа. Братец нес сорокодневный пост. Братец ночами не спал, на молитве стоял. Ведь это не так все просто дается. Но зато и Братец свою жизнь отдал за народ. А Господь его наградил такой силой Божественной.

      Уходил Братец в осеннем пальто (был вызван в Ленинград по повестке прокурора 19 апреля 1929г. - прим. сост.). Я работала тогда. Трикотажка была у нас на берегу, где сейчас по Кривой идти, на правой руке - санаторий детский - была трикотажная артель. Утром мы проходили на работу - Братец еще был дома. В тот год была сильная водопель, даже на Павловском проспекте был ручей воды - бил снизу, вода была переполнена - по мосту ездить было нельзя. И Братца повезли по набережной до железной дороги, там у переезда, где бывшая Балаева дача, Братец с коляски слез и пошел пешечком, с Григорьевским, с одним из братьев. А Топтыгин - пешком-то ходили через мост, он прошел пешком за билетами в кассу. Братец Дорогой на двухколяске-то, на лошадке-то, на Силаче, я даже этого Силача видела, какого его привезли - что у него было с ногой. Я как раз шла за водой и их встретила - Братец его уже принял и благословил отвести его на скотный двор - это я видела. Ну вот, довезли Братца Дорогого до переезда, там он слез и пешечком с дядей Сережей (Григорьевским - прим. сост.) и пошел через мост железный. А я сидела вязала. Со мной сидела вязала старых трезвенников дочка Сараевых - жили они на коммунальном проспекте... Я и говорю: "Слушай, пойдем, подойдем к Братцу под благословение, да ведь может быть и последний-то раз". И мы с ней пошли берегом, прямо на железную дорогу. Ну тогда же была ни дисциплина, ничего - всем в мастерской со столов соскочили и кричат, и бегут: "Чуриков!" - повезли, значит в город. Когда мы подошли к железной дороге - это будет уже сразу после железнодорожного моста, там еще было кирпичное здание внизу водокачки, все туда прибежали: орут, кричат, шумят, хохочут, гам-гам-гам. Все, которые работали в мастерской туда прибежали поглазеть. Я тогда Наде и говорю: "Надя, мы не будем подходить, а только посмотрим, потому что я по себе чувствую: я волнуюсь, а Братцу тоже неприятен этот хохот-то. Ведь он расстроится. Неприятно это, давай, не пойдем". И как Бог сделал: вдруг вся эта партия: "Побежимте по Кривой улице, там он пройдет - рядышком-то линия!" - их как рукой смело, они все удрали. А мы с Надей остались две. Вот я и говорю: "Надя, теперь пойдем". Мы на железную дорогу вступили навстречу Братцу, а Братец нам и говорит: "А вы куда?" "Братец Дорогой, а мы к тебе, благослови нас". "Да-а?" - и Братец нас благословил. Я так довольна. И это все в памяти у меня и осталось. В руках у Братца ничего не было, небольшой чемоданчик, который ему собрали, был видимо с Топтыгиным. Позже мы слышали от коммунаров, как было прощание с Братцем. Когда они вышли все во двор, конечно, люди все плакали, и говорят: "Братец Дорогой, ну как же мы будем без тебя жить?" А Братец им ответил легко и просто: "Будете просить...". (К сожалению, в этом месте на 1 минуту запись прервалась, - прим. сост.)  Это он даже в коммуне говорил: "Когда я уйду совсем". Понимали это так, что Братец умрет, ведь никто не думал, что его арестуют и увезут. Мыслили, так что Братец уйдет из жизни и все равно будет помогать. Братец еще и так говорил: "Я буду жить между двух речек, но ходить ко мне не будут".

     У меня была из Петровки очень хорошая знакомая женщина, она прожила век, не выходя замуж, так продолжала свое девство, серьезная самостоятельная женщина. И вот она мне рассказывала: "Я шла от Баусовой дачи..." Она работала батрачкой у Головкиных. В те годы здесь не было такого строения, у нас по набережной было всего две дачи: дача первая большая белая и дача Баусовых. И вот, однажды, эта Елизавета Абрамовна Хянина идет от Баусовых по набережной. Братец Дорогой стоит у себя на огороде на углу, там где памятник теперь, за забором. Елизавета Абрамовна подошла прямо к Братцу, к заборику: "Братец Дорогой, благослови меня". И Братец Дорогой ее через забор благословил, дал ей просвирочку и сказал: "Ну вот, никогда не будешь голодна, Господь всегда тебе поможет". Вся семья Елизаветы Абрамовны была выслана, и она попала в том место, где сидел в тюрьме Братец, в Ярославле. А семья такая была: сестра, сын, сноха и она одна. И вот она что мне рассказала. Я верю ей, потому что она положительная, спокойная, самостоятельная.

       "Вот мы приехали, поселились. Вечером я смотрю: идут коровки. Я и думаю: пойду-ка я за коровками, увижу, в какой дом пойдет корова, попросить, может быть будут молочка продавать по пол-литра. Я пошла. Дорожка эта проходила мимо стены тюремной, где находился Дорогой Братец. Я смотрю: одна коровка зашла, другая в другой дом пошла. Я думаю: дай-ка  в первый дом и зайду, куда зашла коровка, так наверно Богу надо. Зашла в дом, поздоровалась и говорю: "Я к вам с большой просьбой. Мы тут недавно поселились, не будете ли вы продавать нам молочка, хотя бы по пол-литра на день?" Хозяйка говорит: "Пожалуйста".

      А как она работала батрачкой, то она видит: огород порядочный, ребетенки маленькие, то она и говорит:

       "Милая моя, а может быть нужно что-нибудь помочь, пополоть или что поделать в огороде, а может быть носочки ребетенкам связать, так я все это могу делать". А хозяйка и говорит: "Да тебя Господь послал ко мне наверно. Конечно надо. Муж на работе, а я одна с ребятишками - дел хватает".

      Так Елизавета Абрамовна познакомилась. Вскоре ее хозяйка спрашивает: "А откуда вы приехали?" "Мы и наши прадеды жили на насиженном месте в Вырице..." Эта женщина хлопает руками: "Это вы жили в городе Братца?!" Елизавета Абрамовна вытаращила на нее глаза: "А как вы знаете Братца?" - "Братец сидел у нас в тюрьме. У него там город?" - "Да нет, это станция, у нас там деревенька по речке, а где Братец Дорогой был - там колония трезвенников". И хозяйка стала ее допрашивать. А Елизавет Абрамовна, в свою очередь прямо задала вопрос: "Скажите, а как же, где же Братец?" Она говорит: "Такое несчастье случилось, так никто ничего точно не узнал..." Оказывается ее муж работал надзирателем в тюрьме на том отделении, где была Братцева камера. "Как этого Братца, дедушку - так они его называли, - все любили у нас. Братец исцелил начальника тюрьмы с одра жену, которая лежала в предсмертном состоянии. У нас тут много людей которые его любили и ему верили, в том числе, начальник тюрьмы. И вот что случилось: муж отдежурил, пришел с работы, утром встал, и, как обычно, перекусил и пошел на работу, и Дорогого Братца не оказалось в тюрьме. Сколько кто кого ни допрашивал, никто ничего о Братце не узнал. Так же в рот набравши был и начальник..."

 

 

Аудиозапись рассказов Ермоловой Е.А. от 04.08.97г., 17.08.97г.  и 29.11.98г. хранится у Паламодова С.Ю.