С шуршанием кожаных сандалий по морской гальке, у кого из писателей не возникало мысли, сгустив палитру образов древности, - рассказать юному читателю что-нибудь нереально-сладостное и нравоучительное.
     Послевоенное поколение советских романтиков сумело опубликовать ряд симпатичных исторических романов на любой вкус: с экскурсом в Древний Мир, Киевскую Русь и даже Египет эпохи фараонов. Между строк ощущалось литературное освобождение от пут сталинизма: редакции не привечали пафос Костылева, Шишкова. Напротив, "Лже-Нерон" - Фейхтвангера, "Гиппократ" - Пенфилда и др. сочинения коммунистически настроенных иностранцев привнесли на советское литературное жнивье семена эпикурейской раскованности. В числе отважившихся писать с европейской интонацией, - был Иван Антипович Ефремов.
     Его приключенческие акафисты легко сливаются в трилогию. Во второй египетской повести "На краю Ойкумены", - отданный в рабство за кощунственные кражи в царских гробницах раб-египтянин Яхмос рассказал Пандиону, как оставленный на ночлег в оскверненном храме, он прочитал о путешествии казначея Баурджеда; литературным ключом к продолжению трилогии стала и выдуманная писателем гемма из берилла. В прологе "Ойкумены" резной камень образно помещен в эрмитажную витрину, рядом с приобретенной у императрицы Жозефины камеи с изображением царственной пары Птолемея Филадельфа с супругой. Сына того самого Птолемея, матерью которого могла быть прима афинских маркитанток - Таис.
      Некоторые дореволюционные каталоги ставили вопрос о гемме: не bas-relief ли это самого Александра с матерью Олимпиадой? Значит, воображение писателя давно подсказывало путь к продолжению египетского цикла и появление в его судьбе женщины по имени Таисия усилило его пылкую работоспособность.
     То, что роман "Таис Афинская" эпиграфом посвящен второй жене, - подтверждает идею, и для краткости рассуждений позволяет рассмотреть возможные литературные истоки предшественников.
     В связи с помощью СССР в национализации Суэцкого канала и победы молодой Египетской республики против английского управления (1953 -1956), вышло множество интереснейших книг на тему Древнего Египта, по искусству, истории и поэзии. Мемуары археолога Говарда Картера, повести для детей: "Страна большого Хапи", "Дочь Эхнатона"; "Ваятель фараона" - немецкой писательницы Элизабет Херинг и соответственно времени, египетский цикл Ефремова, начавшийся издаваться еще до регентства Хрущева.
     В русле антирелигиозной политики, в те годы наибольшее внимание поглощал дерзнувший бросить вызов жрецам святотатец Эхнатон, но его советская популярность не коснулась интересов Ефремова. Книги о фараоне-атеисте повествовали об интересной, но внутренней жизни долины Нила. Его же воображение привлекал мир приключений глубокой древности.

     Временные рамки "трилогии" были выведены автором с добросовестностью историка, что конечно отличает Ефремова от нравоучительных романов Даниила Лукича Мордовцева ("Роман Мумии", "Нильский крокодил", "Замурованная царица", "Роман Александра Великого") и здесь важна оговорка. Ефремов не был археологом европейской школы, как немецкий писатель Эберс, но его опыт сказался в россыпях второстепенных подробностей романтической фабулы.
     В отличие от навещавших места действия литературных глашатаев античности, русский ученый, увы, не посещал Египет, черпая колорит из личных путевых наблюдений, а подробности - из научной литературы. Это было сделано безупречно, и Ефремова, как Пушкина-историка трудно "подловить".

     Время, описанное в "Путешествии Баурджеда", "Ойкумене" и "Таис Афинской": - это Древнее, Новое царство и поход Александра Македонского. По настроению и копированию слепков "археологии" эти произведения могут быть сопоставимы с романом Болеслава Пруса "Фараон" и Яна "Огни на курганах". С Яном роднит излишнее усердие в приукрашивании героических людей Востока; с Прусом, в том, что для прорисовки великодушия фараона польский классик взял несуществующую в истории фигуру Рамзеса XIII (XX династии), а Ефремов - забытого фараона Джедефру (IV династии).

     Обладающие всеми нужными качествами и опытом для реконструкции прошлого Прус и Ефремов специально не обратили внимание на более сильных властелинов: Хеопса (IV династии) или Рамзеса II - "Великого", ибо хотели показать Древний Египет мерками царской Польши или Советской России. Обмолвимся, в эпизодах романа "Фараон" Прус философски-озвучены надежды на благополучное царствование молодого Николая II.

     Переведенный на русский язык великолепный роман польского писателя был издан только один раз в переводе в. Маноцкого в Харькове в 1899 году и экземпляра этой редкой книги нет даже в Публичке. Читал ли ее Иван Ефремов, если его "Путешествие Баурджеда" впервые вышло в 1949 году, а новые переводы "Фараона" в 1955 и 1963 гг?
       В опубликованном в 1893 г. в СПб историческом романе "Арахнея" Георга Эберса, действие происходит при Птолемее II и мы выделяем его из десятка других  известных до революции романов ("Под небом Эллады", "Харикл"), переведенных на русский язык, лишь потому, что в "Арахнее" описывается изготовление вышеуказанной александрийской геммы... И все же, более логично предположить, что Ефремов, знал древнегреческий авантюрный роман Гелиодора "Эфиопика" - второй раз за 150 лет напечатанный в 1932 г.

     В "Эфиопике" с первой главы начинаются многократные похищения симпатичных молодых людей в рабство. К тому же, разбойники, схватившие Пандиона ("На краю Ойкумены"), как и у Гелиодора, или у Яна - все сплошь закоренелая в угрюмом пиратстве финикийская диаспора.
     В "Ксантипе" - греческого автора Ахилла Таттия, воровские приключения в африканской Ливийской земле представлены со всеми искушениями Афродиты, в традициях "Золотого осла"; Ефремов же со всем его эротическим пылом не мог нарушать правил современной литературы.

     В страну лотоса, в фантазиях заносило и разрушителя городов Одиссея, - следовательно, любые романы от эллинизма до викторианской эпохи о Древнем Египте не добавляли Ефремову вдохновенья, хотя и Пушкин явно позаимствовал у Гелиодора сюжет: когда вожак разбойников из добросердечности доставил пленную красавицу ее жениху без изъяна и выкупа...

    Интерес к державе пирамид с детства могли заронить описания путешествий в Египет, часто выходившие в начале века: "Семь дней в Египте" - царскосела Сергея Фонвизина; "По белу свету" - высокочтимого Ефремовым дореволюционного путешественника доктора А.В. Елисеева; "Египет" - Андриевского и бесконечные переводные издания француза Масперо.
      "Еще с детских лет я любил Африку. Детские впечатления от книг о путешествиях сменились в юности более зрелой мечтой о малоизвестном Черном материке, полном загадок. Позднее, как географ и археолог я видел в Африке колыбель человечества" - вспоминал ученый.

     Следует заметить, что знаменитый издатель дореволюционной "Библиотеки приключений на суше и на море" (не менее чем в 500 томах) - царскосел Петр Петрович Сойкин был лично знаком лесопромышленнику Антипу Харитоновичу Ефремову, (Сойкин упоминается в числе жертвователей на вырицкую Казанскую церковь), а внебрачный сын Сойкина получал уже от Ефремова-писателя письма, ныне хранящиеся в рукописном фонде Публички.

    На книжных полках московской библиотеки фантаста до сих пор сосредоточено около десятка редких книг по истории и искусству Египта, в том числе фолианты Матье, Тураева, Струве. На этих серьезных знаниях, писатель сконцентрировал свой привлекательный вымысел, где действующие лица напоминают кинозвезд костюмированных сериалов.

     Трудно поверить, что обращенный в рабство грек Пандион мог в течение полугода поработать в храме Хатшепсут, побывать на развалинах столицы Эхнатона и в самом дворце владыки двух миров! Неправдоподобен и политический кругозор друзей Пандиона. Передаваемые рабами перед сном подробности огромного исторического значения укрепляют интерес массового читателя. Здесь, в меньшей толике, но, как и польского писателя Пруса, в ефремовской трилогии прослеживается параллель с эпохой создания египетских романов. Так устами героев, Иван Антипович сетует, что "искусство в предметах простых людей было свободно от уз придворных требований" (Ойкумена изд. Библиотеки Приключений. Стр. 195).
    Далее: "Жрецы, являвшиеся хранителями древних тайн и великими учеными, давно ими не были. Наука выродилась в религиозную обрядность и магические формулы, папирусы истлели в гробницах. Храмы стояли в запустении, никто не интересовался историей страны. Осквернитель усыпальниц номархов не знал, что таков неизбежный путь всякой науки оторвавшейся от животворящих сил народа". (Ойкумена БП. Стр. 218)

     Африканский идеализм отвлекал Ефремова-философа от истинной жизни в государстве плетей, мумий и фаюмского портрета. Его герой, казначей Баурджед спорил с благосклонно относящемуся к нему фараону. Пандион ругался с подарившим ему для утехи рабыню - главным царским скульптором, но без подобных преувеличений не было бы "Трех мушкетеров".
 
     В рецензиях на "Ойкумену" в 1950-гг. говорилось, что древне-египетское государство не раз привлекало внимание писателей, но по забывчивости никто из рецензентов не мог вспомнить хотя бы "Кольцо Исиды" - В. Келлера, "Багровый Хамсин" -  советской писательницы Л. Ямщиковой-Феличе и другие русские романы.

    Художественная сторона их, однако, не могла в корне разойтись с "усадьбой", питая себя душещипательной мистикой, а не фантастикой больших городов. Когда читаешь в романе Н. Соколова "Ариасвати"  (1913 г.) про переносящийся в древние миры аппарат "гипофиз", между строк так и слышатся голоса дворовых девок.
     Западная традиция, напротив, шла от алхимиков-сочинителей и науки, где мода на историю из жизни Египта уступала Греции, о чем, в связи с афинской гетерой обмолвимся особо.
 
     В 1970 гг. витало заблуждение, что об Александре Македонском, кроме "Огней на кургане" (Яна) и "Таис" не было написано романов. Мы мало знали о салонной литературе XIX века; все, что не совпало с обличительными взглядами народников, не переиздавалось в прошлом веке. А в нем были неплохие "Александрии" Н.Д. Носкова, Мордовцева; изящные переводы с иностранных языков. Если бы их видели на прилавках в те годы, Ефремов, вероятно мог отказаться от исторической сферы романа, но не от Малой Азии и Африки, куда его так и влекло: "сделать вклад в воспитание молодежи".
     На этих размышлениях вырастает политическое значение ефремовской "Таис". В такт с вышедшими в то время в прокат эпическими американскими фильмами: она сулила огромный интерес читателей.
     Роман позволял Ефремову раскрыться, как стилисту в духе эпохи Возрождения, которая при всей тирании правящей верхушки у нас образно расцвела в послевоенные годы.
     Замысел "Таис Афинской" вероятно сложился к 1960-м гг. Второй брак и перемена в личной жизни автора позволила закончить рукопись в приподнятом эротическом настроении. Кабы не традиции "Тихого Дона", цензура не пропустила бы в "Таис" столь обольстительные строки героини: "... я хочу быть твоей, ночью на трижды вспаханном поле, чтобы принять в себя плодоносящую силу Геи... "
     Мне неизвестно насколько Ефремов знал стилизации под греческий эротический роман: "Дафнис и Хлою", "Юлиана Отступника" - Мережковского; "Крылоносного Икара" -Тана; "Алтарь Победы" - Брюсова, "Афродиту" - Пьера Луи или "Атлантиду" - Андре Лори. Движение за возвращение дохристианской религии, шедшее от Гете, Шиллера, Гейне, Мицкевича, Пушкина, Островского, Стасова возымело сильнейшее притяжение в чертах русского символизма. Уже не просто грот наяд и храмы Аполлона мнились побратимам возвращения запрещенной христианством красоты, спорта, медицины и науки. Реконструкция вакхических и героических мистерий впрямую тогда намекала на реставрацию греческих и даже славянских культов. Нежно-литературному отношению к ним символистов-отступников, созвучна и философская влюбленность Ефремова.
     Здесь, вторгаясь в стародавний вырицкий спор между людьми, побежавшими из райкома комсомола в церковь, и теми, кто всегда понемножку ходили и в церковь, и в музей, но никогда не верили в государственную религию, хочется сказать, что Ефремов в силу неприкаянности своего внебрачного происхождения не мог быть, как его отец лесопромышленник и строитель церквей - приверженцем православия. К сожалению, для Вырицы, он оказался не человеком дачного Петербурга, а юношей из социалистического Ленинграда, откуда он любым способом уезжал на поиски месторождений и динозавров. Оскар Уайльд примерно так сказал однажды о Стивенсоне: "если бы Роберт Льюис изначально поселился в Полинезии, он не создал бы Остров сокровищ"...

     На уровне тайной религии Ефремов часто обращался к античному гуманизму, благо это не противоречило марксизму. Этим отличались и многие названия его произведений: "Туманность Андромеды", "Эллинский секрет" и, наконец, "Таис Афинская", как сейчас бы сказали секс-символ чтения для спальных районов.
     Мне посчастливилось расспросить какими источниками пользовался Ефремов при написании "Таис". Писателю с подобным научным опытом иногда достаточно нескольких книг: Плутарха, Ариана, Вениамина Уиллера.
     В качестве неожиданной литературы Иван Антипович делал выписки из двухтомной "Истории лошади" - князя Урусова. По рассказам Таисии Иосифовны, когда в Ленинке ему выдали книги Урусова с экслибрисами Николая II, что-то всколыхнуло детские воспоминания писателя, и он в шутку сказал: "Давай отклеим один"!
     В личной библиотеке Ефремова научные издания об Египте 1910 -1950 гг. занимают целую полку. По воспоминаниям вдовы, они приобретались в известном магазине "Букинист" на Литейном.
     Вслед за отцом, Ефремов уже больше не собирал "Приключения на суше и на море" издания Петра Петровича Сойкина, но как член редколлегии "Библиотеки Приключений" 1955 г. повлиял на ее стилизованное возрождение, в частности, публикацию любимого романа: "Копи царя Соломона", намекнув на его загадочное русское происхождение.
     За исключением ряда старинных книг, необходимых для творчества, ученый с излишним усердием не привечал русского прошлого. Вероятно он относился к нему, как к утратившей свое значение ветоши. Но в отличие от поспевшей к оттепели "Туманности Андромеды", исторические повести Ефремова и его друга Вячеслава Иванова ("Русь Изначальная") имеют свежие откровения для читателей при любом политическом строе России.

А. Барановский.     Невский проспект-Вырица.